концепции, основанные на греко-арабской модели семи климатов (iqlim). Это, конечно, не китайское представление о Срединном царстве в центре мира! Также не совсем то, что имел в виду Пиннок; по-английски он говорил об умеренном поясе европейской географии (который в другом месте Фархад точно перевел как mantaqa-yi mu'tadila). Хотя "иклим" Фархада и "зона" Пиннока имели общие корни в греческой географии, эти понятия давно разошлись. Но Фархад замаскировал эти изменения с помощью лингвистических приемов, чтобы привести свой исходный текст в соответствие с привычной для его читателей парадигмой "клима". Когда Фархад все же наткнулся на англизированную версию китайского понятия "Срединное царство", предложенную Пинноком, он незаметно переделал ее в более впечатляющую "Срединную империю" (shahanshah-i wasat). К счастью, это не только было ближе к китайской самоконцепции, но и соответствовало более древним персидским представлениям о величии имперского Китая, сохранившимся в популярной литературе. Это впечатление подкреплялось описанием Пинноком Китая как "самой густонаселенной страны в мире", обладающей самыми плодородными почвами на планете.
Это сочетание знакомого и незнакомого сохранялось во всех персидских переводах, будь то на уровне абстрактных понятий или названий конкретных мест. Так, если упоминание Пиннока о владычестве Китая над "Тартарией" было легко переведено Фархадом как "Тартаристан", хотя и с эквивалентной неясностью, то с "полуостровной Кореей" дело обстоит иначе: вместо того чтобы найти эквивалентный персидский термин, Фархад перевел его прямо как "Пининшула-и Кари". Поскольку персидский язык уже имел широко используемый термин для обозначения "полуострова" (shaba-yi jazira или просто jazira), непонятно, почему Фархад взял английскую фразу, особенно когда у иранских читателей не было англо-персидского словаря, чтобы разобраться с такими незнакомыми заимствованиями, как pininshula. Учитывая отсутствие лексикографических пособий, Фархад мог и сам не понять значения термина, приняв "полуостровную Корею" за собственное существительное. Эта возможность снова возникает, когда он впоследствии описывает Гуанчжоу как единственный харбар, в который император разрешил заходить иностранным кораблям, транслитерируя английское слово "harbor" вместо того, чтобы использовать его более привычный персидский эквивалент. Это были не единственные заимствования, поскольку, как и в других ближневосточных и индийских рассказах о Китае (и Японии), географические названия неизменно давались в их европейских формах, так что Фархад называл Гуанчжоу Кантоном, а Пекин - Пекином.
Фактическое описание Гуанчжоу в книге указывает на более серьезную проблему: дилетантскую ненадежность Пиннока как информационного источника. Это усугублялось тем, что даже те данные, которые были верны на момент написания Пинноком книги в 1830-х годах, устарели и стали неверными к моменту перевода Фархадом его книги в 1855 году. Среди наиболее значимых изменений был тот факт, что в результате Первой опиумной войны Гуанчжоу перестал быть единственным китайским портом, открытым для иностранного судоходства, к нему присоединились первые договорные порты. Те же проблемы повлияли на различные цифры численности населения, приводимые для Гуанчжоу, Пекина, Китая в целом или пехоты и кавалерии императорской армии. Пиннок взял большую часть этих статистических данных - многие из них неизбежно являются догадками - из отчета посольства Макартни от 1793 года, который также был включен в текст Коркорана на урду.
Приводя эти статистические данные, Фархад принял английское числительное миллион (milyun), а не традиционную персидскую единицу измерения 100 000, известную как лак. И этот вопрос числового перевода в свою очередь повлиял на расчет исторического времени - проблему, с которой сталкивались все писатели, столкнувшиеся с глубокой древностью записанного прошлого Китая. Дополнительной проблемой для Фархада было то, что не существовало персидского или арабского эквивалента системы датировки до нашей эры, которую разработали европейские антиквары для своих исследований греко-римской, а затем и более широкой мировой истории. В результате, вместо того чтобы Фархаду изобретать исламскую альтернативу - систему до Хиджры (т.е. до 622 г. н.э.), которая заставила бы и его самого, и его читателей производить арифметические вычисления для каждой древней даты, - он, как и другие мусульманские переводчики того периода, просто принял христианскую временную линию, которую из-за непривычности названия "Христос" ему пришлось перевести как qabl az 'Isa (до Иисуса). Тем не менее, эта заимствованная христианская календарная система позволила Фархаду и последующим мусульманским авторам приручить китайскую историю к своей собственной исторической традиции, основанной на Священном Писании, соотнеся временную линию ранних китайских императоров с библейской и коранической историей о потопе.
Таким образом, следуя за Пинноком и повторяя текст Коркорана на урду, Фархад мог бы объяснить, что "основателем китайской империи был Фухи [Фукси], которого также называли Тин Си [Тяньцзы], то есть "сын неба". Одна группа историков утверждает, что он идентичен Нуху [Ною], мир ему, который после бури [потопа] поселился на некоторое время со своими потомками, пока они в конце концов не построили Вавилонскую башню. Тогда [Фухи/Ной] отправился на восток с группой своих потомков и путешествовал, пока не нашел плодородную землю Китая и не основал там империю". (В другом месте "Китаб-и Джам-и Джам" Фархад, следуя Пинноку, использовал ту же систему для объяснения заселения Африки потомками сына Ноя - Хама).
Однако в этой удобной связке между традиционными мусульманскими и христианскими историями раннего человечества не нашлось места для собственных религиозных традиций Китая. Как ясно объяснил Фархад, "их религия - поклонение идолам [но-парасти]", используя принятую им христианскую временную линию, чтобы объяснить, что идолопоклонство распространилось там между 800 и 1 000 годами "до Иисуса". Хотя терминология "но-парасти" не давала никакого прогресса по сравнению со средневековыми мусульманскими характеристиками буддизма - более того, это был регрессивный шаг по сравнению с рассказом о Сакьямуни монгольской эпохи в персидском "Джами' ат-таварих" Рашид аль-Дина, - Фархад смягчил ее, добавив несколько доктринальных деталей. "Они верят, что божественный свет несколько раз спускался на землю, а затем снова уходил, - объяснял он, - и что их идолы являют собой божественную славу и величие. Они также верят, что духи переходят из тела в тело и что с момента сотворения мира на землю спустились четыре будды, а пятый должен появиться в 4447 году нашей эры". В этих двух предложениях смешалась буддийская, христианская и мусульманская терминология. Подбирая пояснительную лексику на персидском языке и используя кораническую терминологию для обозначения идолов (аснам), божественного духа (нур илахи) и его небесного нисхождения (нузул), Фархад пытался сделать эти незнакомые верования понятными (хотя и явно еретическими) для своей преимущественно мусульманской аудитории.
Но больше всего поразило появление слова budha. Несмотря на то что оно было написано в форме, повторяющей его европейский источник, а не происхождение из китайского текста, в качестве обозначения конкретного религиозного деятеля это слово представляло собой прорыв в интерпретации по сравнению с
